Отрывок из легендарной книги "Вы, Конечно, Шутите, Мистер Фейнман".

Я всегда был односторонним, меня интересовала только наука, и в молодости я сосредоточивал на ней почти все свои усилия. Лишь много лет спустя я научился рисовать, начал читать книги, но я по-прежнему остаюсь весьма односторонним человеком и многого не знаю. У меня весьма ограниченный интеллект.

Отец учил меня, используя примеры и разговоры: никакого давления - просто приятные, интересные беседы. Это дало мне мотивацию на всю оставшуюся жизнь. Именно благодаря этому мне интересны все науки.

Я - тот парень, которому в детстве дали что-то удивительное, и он постоянно ищет это снова. Я все время ищу чудеса, как ребенок - и нахожу: быть может, не каждый раз, но иногда так точно.
Моя мам обладала удивительным чувством юмора, и от нее я узнал, что самые высокие формы понимания, которых мы можем достичь, - это смех и сострадание.
Меня воспитали в еврейской религиозной традиции - но в то же время отец рассказывал мне о мире. Когда я слушал наставление раввина о каком-нибудь чуде, например, о кусте, листья которого дрожали без ветра, я пытался приспособить это чудо к реальному миру и объяснить его через явления природы. Идя в школу, я услышал слабый шум: несмотря на то, что ветра не было, листья на кусте немного покачивались, потому что они находились в таком положении, что создавали резонанс. Тогда я подумал: "ага! Это хорошее объяснение видения Илией куста, листья которого дрожали без ветра! Моя будущая жена Арлин мучилась с домашним заданием по философии: "Декарт Начинает с Утверждения"мыслю, следовательно, существую" - и заканчивает доказательством существования бога".
- невозможно! - сказал я, даже не остановившись, чтобы подумать, что сомневаюсь в словах великого Декарта. (Этой реакции я научился у своего отца: не признавай абсолютно никаких авторитетов; забудь, кто это сказал и, вместо этого, посмотри, с чего он начинает, чем заканчивает, и спроси себя: "разумно ли это? Когда-то считалось, что человеческие возможности не развивались, потому что большинство людей были невежественными. Но, получив универсальное образование, все ли люди могли стать Вольтерами? Плохому можно учить так же эффективно, как и хорошему.
Таким образом, если мне попадается задача, я просто не могу от нее отмахнуться. Когда мне говорили: "Ну Ладно, Хватит, тут Слишком Много Работы", я выходил из себя, потому что, потратив столько времени, я уже просто обязан был одолеть эту проклятую штуковину. И я искал неисправность, искал и, наконец, отыскивал. Задачи и головоломки, вот что было для меня движущей силой.
Во мне часто видят обманщика, а ведь обычно я честен. На свой манер, разумеется - на такой, что обычно мне никто не верит!
Я часто сталкивался с проблемой демонстрации людям чего-то, во что они не верили, - однажды, например, мы заспорили о том, истекает ли из человека моча всего лишь под действием силы тяжести, и мне пришлось показать, что это не так, что мочиться можно, и стоя на голове. В другой раз кто-то заявил, что человек, который принимает аспирин и выпивает "Кока-колу", тут же падает замертво. И я принял подряд шесть таблеток аспирина и выпил три бутылки "Кока-колы". И каждый раз идиоты, верившие в этот бред, обступали меня, желая не упустить момента, когда я грохнусь в обморок.
Один семестр в университете я биологией занимался. Первый доклад по этой дисциплине я начал с того, что нарисовал на доске очертания кошки и стал перечислять ее мышцы. И однокашники тут же меня прервали:
- все это мы знаем!
- о, - сказал я, - вы знаете? Ну, тогда неудивительно, что я так быстро нагнал вас, четыре года изучавших биологию.
Они потратили кучу времени на запоминание подобных вещей, между тем как их можно было найти и просмотреть за пятнадцать минут.
По воскресеньям мы гуляли с Джоном фон Нейманом, великим математиком. Он поделился со мной интересной мыслью: ты вовсе не обязан отвечать за мир, в котором живешь. Этот совет фон Неймана позволил мне обзавестись очень мощным чувством социальной безответственности. И я в счастливого человека обратился.
Мне кажется, я не смог бы прожить без преподавательской работы. Когда у меня иссякают идеи или я не получаю никаких результатов, я все же могу сказать себе: "По Крайней Мере, я Живу Нормальной Жизнью; Преподавая, Что-то Делаю, Вношу Некий Вклад". Я видел в 1940-х в Принстоне, что происходило с людьми огромного ума, обладателями фантастических умственных способностей, которые получили возможность просто сидеть по кабинетам, не имея ни каких-либо обязанностей вообще. Эти бедолаги, предоставленные самим себе, могли всего лишь сидеть и думать - отлично, правда? Вот только никакие идеи им в голову почему-то не приходили: возможностей сделать что-либо у них имелось предостаточно, а идей не было. Думаю, как раз в такой ситуации нарастает чувство вины, появляется депрессия, и тебя одолевает тревога от того, что нет идей. И все напрасно. Нет идей и все тут. А не происходит ничего потому, что у тебя нет реальной работы, никто не ставит перед тобой никаких задач - с экспериментаторами - то ты не контактируешь. Тебе не приходится обдумывать ответы на вопросы студентов. Собственно, у тебя нет ничего!
Пост, лучший, чем у самого Эйнштейна! Другие предложения тоже вгоняли меня в тоску. Присылавшие их люди от меня неких свершений ожидали. Но это было смехотворно, для меня даже стать достойным их ожиданий было делом невозможным. Я брился, размышлял об этом предложении и похохатывал.
А потом вдруг сказал себе: "знаешь, их представление о тебе попросту фантастично, ты совершенно его недостоин. Но ведь ты и не обязан быть достойным его! Блестящая была мысль: ты вовсе не обязан быть на уровне представлений других людей о том, чего ты способен достичь. Я не обязан быть таким, каким они хотят меня видеть. Это их ошибка, а вовсе не мой недостаток.
Однажды иду я вдоль пляжа копакабаны, прохожу мимо бара и внезапно меня охватывает сильнейшее чувство: "вот то, что мне сейчас нужно: зайти туда и выпить! Я сворачиваю к бару и тут говорю себе: "минуточку! Сейчас середина дня. В баре пусто, разговаривать не с кем, а значит и причин для того, чтобы пить, у тебя нет. С чего это тебе вдруг так приспичило? " - и я испугался.
С тех пор я спиртного в рот больше не брал. Думаю, никакая опасность мне не грозила, раз пить я бросил без каких бы то ни было усилий. Однако та сильная, внезапно возникшая потребность меня напугала. Понимаете, я так люблю думать, что боюсь попортить замечательную "Мыслительную Машину", доставляющую мне столько радости. По этой же причине я, много позже, не стал экспериментировать с ЛСД - несмотря на весь мой интерес к галлюцинациям.
Я подумал тогда: физика внушает мне легкое отвращение, но ведь было же время, когда я наслаждался ею? А почему я наслаждался ею? Да потому, что она была для меня игрой. Я делал то, что мне нравилось делать, и это имело отношение не к значению моих занятий для развития ядерной физики, а к тому, насколько интересны и веселы сами мои игры.
Так я новую для меня позицию усвоил. Хорошо, я перегорел и никогда ничего не достигну, но у меня хорошее место в университете, мне нравится преподавать и точно так же, как я получаю удовольствие, читая "Тысячу и Одну Ночь", я могу играть, когда мне захочется, с физикой, не заботясь о том, имеют мои игры какое-либо важное значение или нет.
Неделю спустя я сидел в кафетерии, и кто-то, дурачась, подбросил вверх тарелку. Пока тарелка взлетала, я заметил, что она покачивается, а украшающая ее эмблема корнелла описывает круги. И для меня было совершенно очевидным, что вращение происходит быстрее качания.
Играть было легко. Это как бутылку хорошим штопором откупоривать: все происходит плавно и без усилий. Значения то, чем я занимался, не имело решительно никакого - значение оно обрело потом. Мои диаграммы и все то, за что я получил нобелевскую премию, выросли как раз из того баловства с покачивающейся тарелкой.